Первая встреча с Башлачевым была очень яркой, я ее помню, как будто это произошло не так давно. Позвонил Сергей Гурьев, пригласил на квартирник. Я вообще-то не очень фанатею по рок-певцам, предпочитаю слово звуку, поэтому на всякий случай он уточнил: «Приезжай, не пожалеешь». Для меня такая характеристика Сережи – стопроцентный сигнал к поездке, но поскольку я всегда и всюду опаздываю, опоздала и на этот раз. Ладно, думаю, если не застану концерт, то повидаюсь с Гурьевым и его женой Леной Селиной – тогдашней моей подругой. Вторая часть изначально была ключевой.
Я вышла из лифта на этаже Гурьева, в это время из его квартиры выкатилась компания во главе с Башлачевым. Я замерла. Лицо его было очень четким, ясным, вокруг мерцала чуть заметная светлая дымка. Много позже, общаясь с людьми высокого духа, я наблюдала подобное, правда, более мощное явление – эта эманация вокруг человека. Но тогда я видела это впервые. Я остановилась и думаю: «Вот это да, что это?!» Он в лифт прошел, присные за ним. Я почему-то не сомневалась, что это и есть Башлачев.
Тут я реально пожалела, что пропустила концерт. Я не слышала текстов, не знала ровным счетом ничего о нем, но сам вид человека произвел такое потрясающее впечатление, что я попросила Гурьева, если будет еще Башлачевский концерт, непременно меня позвать.
В скором времени собрался его квартирник в Сокольниках, о чем Сережа Гурьев мне и сообщил. Людей много набилось в однокомнатной квартирке, сейчас удивляюсь, как мы ухитрялись умещаться в таких количествах на микроскопических площадях. Зрители тесно сидели на полу. Тахта выполняла роль сцены, на нее усаживались поочередно то Башлачев, то Славик Задерий из «Алисы» и пели. Сашины песни просто снесли мне крышу. Хотя мы уже достаточно много к тому времени всего слышали, но тут происходило нечто особенное. Во-первых, у меня было ощущение, что Башлачев слепнет, когда поет. Он пел с закрытыми глазами… Будто выключались все обычные функции, оставался только голос и те вибрации, которые он создавал. И кроме этих волн, которые пробирают до костей, больше ничто не имеет значения: ни его внешность, ни во что он одет, ни фикса эта, что блестит под определенным углом, все закручивается в общий какой-то экзенстенциальный поток. И ты чувствуешь, что все, о чем он поет – вся боль, вся нежность; обреченный Ванюша и тощая грязь российской провинции, и свистящий ветер, и избитый изогнутый мир, изобилующий изнасилованными невестами и жарким золотом куполов – все это настоящее, живое, «как пар от парного горячего слова», и тебя распирает эйфория. О том, что группа (или в данном случае исполнитель) может уводить слушателя в четвертое измерение, писал еще Дюша Романов. Или не может, это данность. Четвертое измерение, вот именно!
Туда ты и попадал вместе с ним, в иную плоскость, в другое измерение. Происходило расширение сознания без психотропных веществ. Ты попадал в другую реальность. И это чувствовали многие. Плюс сами тексты – слова и звуки переливались друг в друга, превращались одно в другое, как в пластилиновом мультфильме про ворону, только на более тонком, вербальном уровне – это вводило в транс. И столько вспрыскивала каждая строка смысловых ссылок, такие плотные ассоциативные ряды выстраивались – туже вязать уже невозможно. И это не в одной только песне, а во многих! Образ он лепил не штучный, а раскрывал его как веер вдоль всей песни. Вообще построением образа владел в совершенстве. И впервые среди своих современников я слышала тексты резкие, но не грубые – это было удивительно. И это было настоящее наслаждение.
После концерта мы с Сашей познакомились, обменялись несколькими фразами на тему утверждения Чистякова о том, что «настоящему индейцу завсегда везде ништяк», которое, впрочем, много позже было сформулировано, и пошли втроем с Задерием куролесить по Москве – ездить туда-сюда в поисках счастья и веселья. Когда мы вышли из подъезда, была осень… Распластанная листва под ногами… Не знаю, почему это бывает с некоторыми людьми: навсегда остаются эти картинки. Я тогда стихи писала, он, как услышал об этом, сразу радостно так говорит: «Ну, я, надеюсь, ты их читать не будешь?», я засмеялась, говорю: «Ладно, не буду». Гуляли, болтали, заезжали к разным московским полуночникам… Так и зародились наши дружеские отношения, и мы в дальнейшем этот формат не меняли. У него была Настя, короткие романы и разовые девчушки, а у меня – свои погремушки.
После, заезжая в Москву, он иногда появлялся. Мы специально не созванивались, не договаривались. Он мог заехать и без предупреждения. Я не возражала, он был как солнце, всегда к месту. Однажды мы приехали с мужем домой, а домработница говорит: «К тебе, Ира, пришли молодые люди, все в коже! Я им кофе сварила». Захожу, вижу – действительно, сидят Башлачев и Задерий. Входит муж, и Задерий с Башлачевым вдруг резко вскакивают и кричат: «Хайль!», вскинув руки. А он в ответ:«Зиг!» и тоже руку вскинул. Смешно было, что они вскочили, синхронно скрипя рокерским прикидом – кожаные штаны, куртки, а муж скрипнул им в ответ кожаным пиджаком зарождающихся буржуа, которых в то время именовали в просторечии «кооператорами».
Дом у нас был открытым, народу его посещало много, избежать смешения разноплановых людей было просто невозможно. Как-то приехал Башлачев, сидел перебирал струны гитары, на столе ужин, вино. Зашел один мой приятель, увидел Башлачева с гитарой, и говорит: «Ой, у вас гитара… А я ведь песни пишу. Можно, сыграю?» Я ему: «Пусть сначала Саша сыграет…». Не всегда человек, послушав другого, понимает, что возможно, и не надо ему в данный момент свое творчество демонстрировать. Сразу после того, как Саша сыграл, он буквально выхватил у него гитару и давай что-то свое типа «золотая листва, ааа...» Спел, еще хочет, но тут я уже не выдержала, гитару у него отобрала, а он у Башлачева спрашивает: «Ну, как?» Тот в ответ: «Ну, да…» То есть, два поэта послушали друг друга, никто никого не обидел. Деликатным человеком был Саша.
Надо сказать, что девушки на него западали мгновенно. Чтобы пояснить, как это происходило, хочу рассказать эпизод, произошедший в одном из наших российских монастырей. Там совсем недавно проживал монах, это был реальный ангел во плоти, старец. Монастырь владел стадом коров голов в пятьдесят. Как-то раз этот человек зашел в коровник, и все коровы, как по команде повернули головы в его сторону и в один голос замычали. Мне потом объяснили, что иногда так животные реагируют на присутствие духа Божия. Так вот, девушки по отношению к Саше примерно также себя вели, и он об этом хорошо знал.
У меня была приятельница кришнаитка. Сашу увидела и обомлела, всем существом к нему потянулась, как те коровки. Саша ей говорит: Галю, не ищи во мне Кришну, его там нет. А она не верит, убеждена, что Саша не простой человек, а какое-то там воплощение, переспала с ним и варежки ему связала. Его эти варежки очень растрогали. Почему он зимой ходил без варежек-перчаток, не знаю, но руки у него, действительно, все время мерзли. Я не вдавалась в подробности его частной жизни, но думаю, что он был лишен обычной житейской заботы: перчатки не забудь, там холодно, горячего поешь – ведь целый день голодный бегаешь и т.д. Почему при его востребованности у женского пола, от него несло вопиющей бытовой неприкаянность, не знаю. Когда человек так полыхает на ветру, должен быть кто-то, кто это полыхание поддерживает, патроны подтаскивает, иначе труба-дело.
Я спросила его как-то: «Что ты думаешь о реинкарнации?» Он мне в ответ: «Если она существует, то мы рухнем сюда обратно, когда нас забудут. До тех пор, пока о нас помнят, у нас есть возможность не воплощаться сюда. Как только нас забывают, мы вновь возвращаемся в какое-то тело и все по-новой начинается…». Люди, по его мнению, догадываются об этом и, поэтому каждый стремится оставить свой след на земле. Но это, конечно, если перевоплощение существует, поскольку в том есть большие сомнения.
Как-то грустный приехал. Не помню, за сколько времени до смерти это было. Я потом себя корила… Надо было всех, кто его доставал в тот раз, урезонить, выслушать Сашу, узнать, что его удручает. Он пошел ко мне в комнату, сел на письменный стол… Сидел вполоборота, смотрел в окно. Я захожу, спрашиваю: «Ты чего?» Он рукой меня подвинул к себе поближе, положил голову на мою макушку, а надо сказать, что в наших отношения не были приняты такие жесты, … «Чего-то… плохо», – говорит. А люди ломятся. Один зашел, второй: «Чего, мол, вы здесь? Пошли ко всем! Тебя, Саша, ждут». Он же энергоцентр, все пришли сюда ради него, чтобы получить свой заряд энергии. Не дали поговорить…
Каждому человеку хотелось энергетики, которую Саша излучал тогда. Он делился ею и в непосредственном контакте и через песни. И жить для многих становилась веселей, легче. Без этого трудно, нужна подзарядка какая-то: алкоголь, психотропные вещества. С Башлачевым ничего этого не надо было, чтобы подзаряжаться. От него люди просто тащились. Песни – это концентрированная подача энергии. Пока ты находился в его биополе, ты испытывал это постоянно. Но Сашино отношение к этому было таким: есть оно – и ладно, нет – тоже ладно. Он не пытался сам управлять процессом. События происходят вокруг него, ну, и пусть происходят. Нельзя сказать, что он был к этому равнодушен или индифферентен, отнюдь. Для каждого у него было и какое-то слово, каждый человек чувствовал себя с ним в контакте, на связи.
Кто-то из журналистов как-то расспрашивал меня о Башлачеве, я ему говорю: «От этого человека шел свет. Как будто горят лампочки по 70 Ватт, а одну за километр видно, потому что накал в 350, в разы больше обычных». Так вот, журналист этот напал на меня, и говорит: «Что вы все о Башлачеве, как о человеке повествуете?.. Расскажи лучше, какой он был поэт». Я отвечаю: «Ты знаешь, поэтов хороших, ну, много. Захочу что-то почитать из поэзии – открою Бродского, и вот тебе, пожалуйста – поэт. А вот человека такого, каким был Башлачев, не упомню. Ценим мы людей за талант, а вот любим или нет – за их проявление в повседневности».
Он был необыкновенный. На эльфа похожий. Такого человека я более не встречала. Много есть самых разных людей – кто-то лучше, кто-то хуже. Здесь – другое качество, что ли… Другое отношение к жизни. Да, от общения с Башлачевым возникало ощущение, что у него другая система отношения к жизни, чем у всех нас. Следствием этого были отличные от других «звезд», отношения с поклонниками, с людьми из тусовки. Обычно здесь присутствуют ревность, неутолимая жажда общения с кумиром. Башлачева же хватало всем, создавалось впечатление, что у него есть достаточно – для каждого, стремящегося от него что-то получить. В нашей системе координат это сложно понять и сформулировать. Это не непротивление, это – приятие всего того, что происходит. Он не выстраивал ситуацию, он никого не прогонял, никого не звал. Он никоим образом не пытался моделировать действительность. Вообще. Совсем. Никогда.
Как-то он рассказывал мне о том, что вышел из социума и никогда туда не вернется. Он вышел из социума, как на ходу выпрыгивают из поезда. «Я теперь вообще здесь ничего не понимаю и знать не хочу». То есть он считал, что ты боишься чего-либо потому, что находишься как бы внутри поезда. А когда ты его покинул, ты уже ничего не боишься. Все, что было в прошлом, связывало его и мешало делать то, что он делал. Для этого ему необходимо было быть вне социума, вне законов, вне правил. Я вообще-то в ужас пришла, я бы так не смогла, он не красовался, он правду говорил.
Слово «миссия» он никогда не произносил, но об этом как-то догадывались слушатели – те, кто это понимал. Достаточно ли хорошо я сама тогда это понимала? Да, вполне. Дело в том, что мне было хорошо с ним, кроме прочего, еще и потому, что я нашла себе подобного, ощущала его в некотором смысле сродни себе. Он понимал некоторые важные вещи и мог их изложить их лучше всех известных мне современников. А среди моих знакомых были и Дидуров, и Коркия, и еще многие чувствующие и владеющие словом люди. И это не вопрос ума, это комплекс таланта, тонкого устроения души и внутреннего слуха.
Он настоящим был, Александр Башлачев. Когда он появлялся, мне было все равно, куда и зачем с ним отправляться, ехать, делать что-либо. Приедет, предложит поехать – соберусь и поеду. Возможно ли, чтобы люди смогли почувствовать хоть часть из того, что чувствовала я, общаясь с таким человеком? Боюсь, что это невозможно – без его голоса, его интонации, без ощущения того пространства, которое он создавал вокруг себя.
Принадлежал ли Башлачев к «породе самоубийц»? От него я ни разу ничего подобного не слышала. За три года до этого я написала стихотворение, где эта тема была обозначена, читала ему. Там были, в частности, такие слова:
«Пляши и пой от красного рукой
подать до черноты зияющего зева,
скопытишься – свечу за упокой
воткнут в расщелину припева» и «Пока, пока, я здесь еще побуду». Типа прощаюсь с ним. Он никак не отреагировал, просто кивнул головой и ничего не сказал. Мы даже не обсуждали это... Потому что и он, и я знаем, что невозможно понять, почему пишется то или иное.
Для меня было легче поверить в то, что марсиане прилетели на Землю, чем в то, что он умер. В последнее время я не замечала за ним ничего особенного. Разве что был более задумчивым... Но я его после возвращения из Средней Азии, по-моему, не видела. Так что известие о его смерти было, как обухом по голове.
Предполагаю, что если бы не этот прыжок, скорее всего, он пришел бы к православию, как большинство призыва его года.
Комментариев нет:
Отправить комментарий