Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать "ницшеанством", -- по имени писателя, всех отчетливее и громче выразившего это настроение, всех ярче обозначившего это направление1.
Как черты зародыша понятны только благодаря тому определившемуся и развитому виду, какой он получил в организме взрослом, так и окончательное значение тех главных порывов, которые владели поэзией Лермонтова, -- отчасти еще в смешанном состоянии с иными формами -- стало для нас вполне прозрачным с тех пор, как они приняли в уме Ницше отчетливо раздельный образ.
Кажется, все уже согласны, что всякое заблуждение -- по крайней мере, всякое заблуждение, о котором стоит говорить, -- содержит в себе несомненную истину, которой оно есть лишь более или менее глубокое искажение, -- этою истиною оно держится, ею привлекает, ею опасно и через нее же только может оно быть как следует обличено и опровергнуто. Поэтому первое дело разумной критики относительно какого-нибудь заблуждения -- найти ту истину, которою оно держится и которую оно извращает.
Презрение к человеку, присвоение себе заранее какого-то исключительного, сверхчеловеческого значения -- себе или как одному "Я", или "Я" и К° -- и требование, чтобы это присвоенное, но ничем еще не оправданное величие было признано другими, стало нормою действительности, -- вот сущность того направления, о котором я говорю, и, конечно, это большое заблуждение.
Как черты зародыша понятны только благодаря тому определившемуся и развитому виду, какой он получил в организме взрослом, так и окончательное значение тех главных порывов, которые владели поэзией Лермонтова, -- отчасти еще в смешанном состоянии с иными формами -- стало для нас вполне прозрачным с тех пор, как они приняли в уме Ницше отчетливо раздельный образ.
Кажется, все уже согласны, что всякое заблуждение -- по крайней мере, всякое заблуждение, о котором стоит говорить, -- содержит в себе несомненную истину, которой оно есть лишь более или менее глубокое искажение, -- этою истиною оно держится, ею привлекает, ею опасно и через нее же только может оно быть как следует обличено и опровергнуто. Поэтому первое дело разумной критики относительно какого-нибудь заблуждения -- найти ту истину, которою оно держится и которую оно извращает.
Презрение к человеку, присвоение себе заранее какого-то исключительного, сверхчеловеческого значения -- себе или как одному "Я", или "Я" и К° -- и требование, чтобы это присвоенное, но ничем еще не оправданное величие было признано другими, стало нормою действительности, -- вот сущность того направления, о котором я говорю, и, конечно, это большое заблуждение.
Комментариев нет:
Отправить комментарий