письмо  Леше  Демину

Алексей,  кого ты  больше любишь - маму  или  папу?   ты   скорее всего не ответишь  на  этот вопрос,  потому  что  что не  знаешь,  зачем  я  тебе его задал,  не правда ли? я  сделаю  попытку ответить  тебе на  этот вопрос.  Только  по своему.  Смотри: вот   статья Дмитрия  Панова  для  второго издания  "  Знака кровоточия".  

ЖИТЬ В ТРИ ПОГИБЕЛИ

Чтобы туже вязать,

Нужно чувствовать близость развязки…

Башлачева я услышал лет в 12, когда каким-то образом ко мне попали 3 пластинки “Таганского концерта”. На тот момент я неплохо знал “первый эшелон” русского рока, то есть Кино, Наутилус, Аквариум, Алису и ДДТ, и, конечно, вовсю постигал и разучивал англоязычную классику – от Beatles и далее по тексту.

Не могу сказать, что Башлачев сразу вошел в меня той самой сердечной занозой (что случилось года 2-3 спустя), но состояние шока, внутреннего неудобства, непонимания, что же это такое и зачем, я ношу в себе и по сей день. Помню, что практически сразу начал петь “Грибоедовский Вальс”. Кстати, одно из самых глубоких произведений поэта.

И сейчас, несмотря на некоторую уже “моду” на СашБаша, на большое количество культурологических изысков и реверансов в сторону личности и гения этого человека, я не могу дать внятного определения этому явлению русской культуры.

Конечно, он не был бардом (в советском тоскливом понимании этого жанра); скорее даже он был бардом кельской средневековой традиции – ну, или русской скоморошеской. Не был он и рок-н-ролльщиком в плоскости рок-клубовской трактовки жанра. Конечно, он был частью этой поляны, самой серединой своего художественного ствола, где корни – это классическая русская поэзия вплоть до Высоцкого и западная блюзовая традиция, а крона – как раз то, в чем он на несколько уровней перерос всех своих современников, та самая башлачевская запредельщина, от которой мурашки и оторопь по душе… На выходе получался удивительный, странный, редкий сплав, аналогов которому не было и нет.

Однозначно для меня, что Башлачев, в первую очередь, был Большим Поэтом, а та форма, в которую он облекал стихи, в которой он выдавал их в мир – это лишь контекст, “структура момента”, максимально адекватный для конкретного времени язык.

Мне не хочется умничать и пытаться протолкнуть какую-то свою, “уникальную” точку зрения, свой угол понимания СашБаша. Попробую лишь набросать несколько простых мыслей, штрихов – как низкий поклон тому, кто по-настоящему спровоцировал меня самовыражаться на русском языке.

Башлачев для меня – один из самых “русских” поэтов. Ни Пушкин, ни Есенин, ни любимые серебряновековцы не погружались так глубоко в топь дремучей русскости, как это делал СашБаш. Знаю по себе: иногда при прослушивании его песен сердце пытается в какой-то момент блокировать ту обнажёнку, подноготину, в которую он опускает. Потому что страшно. Потому что “редкая наша сила сердечная” да “дурь наша злая заповедная” испокон веков уживаются в одной человеческой душе; потому что душа “вся в царапинах да в бубенцах”, потому что “дьявол с Богом борются, а поле битвы – сердца людей”. Правда, у Башлачева, на мой взгляд, этот момент прорисован и глубже, и детальнее, и трагичнее, чем даже у Достоевского, так как подключается удивительное чувство языка. Метафоричность, иносказательность, слова-перевёртыши, которые, на первый взгляд, гримасничают и паясничают, но тут же понимаешь – так бьёт еще сильнее, доходчивее: “ведь святых на Руси только знай – выноси, в этом высшая мера – скоси-схорони”.

Из самого любимого – конечно, 2 четверостишия-заклинания из “Вечного Поста”:

Как искали искры в сыром бору.

Как писали вилами на Роду.

Пусть пребудет всякому по нутру.

Да воздастся каждому по стыду.

Но не слепишь крест, если клином клин.

Если месть – как место на звон мечом.

Если все вершины на свой аршин,

Если в том, что есть, видишь, что почем.

И, конечно, “Ванюша” – самое пронзительная Русская поэма в литературе, где Душа-Ванюша раскидывает руки над обрывом – “то ли для объятия, то ли для распятия”, “кровью бродит, умом петляет”, вся вон “выходит” – и всё-таки опять гуляет в чистом, снежном поле.

Удивительно глубоко погрузился Башлачев и в тему “предназначения поэта и поэзии”, как это, помнится, обзывалось в школьных учебниках литературы. В принципе, достаточно одной песни “На Жизнь Поэтов” – там всё сказано: “поэты в миру оставляют великое имя, затем, что у всех на уме - у них на языке”; “всё трудней быть иконой в размере оклада”; “в быту тяжелы. Но однако легки на поминках. Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу”. Плюс постоянный возврат к “семи кругам беспокойного лада” – страшным дантевским аллюзиям. И, как результат – жизнь “в три погибели”.

Башлачев – при всём богатстве художественной формы – всегда предельно конкретен: “я мечу сор новых песен из старой избы, отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы”; “ведь совсем неважно, от чего помрешь, ведь куда важнее, для чего родился…”.

Он не оставляет недосказанности, не оставляет воздуха: “я увидел тебя, Россия. А теперь посмотри, где я.”.

Ну, и конечно, Любовь. Любка. Которая, хоть и “горлом идёт”, но является единственным вневременным чувством, способным удержать на плаву и спасти:

Любовь – режиссер с изумлённым лицом,

Снимающий фильмы с печальным концом,

А нам всё равно так хотелось смотреть на экран…

И простая, до костей пробирающая заповедь в форме вопроса: “да как же любить их – таких неумытых, до бытом пробитых, да потом пропитых“ и ответа: “тут дело простое – нет тех, кто не стоит любви”.

На мой взгляд, Башлачев – поэт надсоциальный, и, соответственно, вневременный. И хотя, особенно в ранний период творчества, он сделал несколько социально-бытовых и даже политических зарисовок (“Галактическая Комедия”, “Слет-Симпозиум”), я воспринимаю это, с одной стороны, как “набивание руки” и оттачивание формы, а с другой – как дань своему предшественнику В.С. Высоцкому, с которым он немного побыл в одной поэтической плоскости – и полетел дальше, уже своим исключительным путем.

История, как известно, не терпит сослагательных наклонений. Я не берусь судить, что было бы, если б у Башлачева всё сложилось иначе. Если бы не 27, а гораздо больше.

Мне думается, это всё-таки не вариант Гребенщикова или Фрэнка Заппы, или того же Высоцкого, которые, несмотря ни на что, с некоторой периодичностью выдавали/выдают художественный продукт, а местами – и просто гениальные акты искусства. Я могу ошибаться, но ощущение таково, что у СашБаша просто в какой-то момент перекрылся этот канал от Бесконечного и Абсолютного к адаптированному земному. Он в совершенстве владел Словом, художественной формой, но был он и проводником, медиатором той самой не выразимой словами энергии. И божественной, и люциферианской. И как при этом еще раньше не порвалась в клочья душа – загадка…

И наступила пустота. А с такими состояниями надо уметь работать. Выживать, когда не идёт. Ждать… Но это всё – слова. На деле – невыносимее и кромешней: “быть – не быть? В чем вопрос, если быть не могло по-другому!”.

Ну, и самое личное и важное. Конечно, без СашБаша не было бы и меня в той форме, в какой я пишу, думаю, выпускаю всё это в мир. Он задал некую высочайшую, идеальную планку, опускаться ниже которой – попросту западло. И приблизиться очень сложно, но заведомо писать никак – мне кажется это странным и непонятным.

В последние годы Башлачева я почти не слушаю. Во-первых, всё уже и так навсегда и прочно внутри, во-вторых – тяжело, в-третьих – с пол-оборота начинает склонять к затяжным питейным подвигам. Но то, что он в последнее время хоть как-то “интегрирован” в современную русскую культуру – это, конечно, правильно. Хотя и не хотелось бы ни в коем случае дешёвых массовых истерий, как это происходит с Цоем или Высоцким. Впрочем, наверное, этого и не будет.

В своих стихах и песнях я часто внутренне обращаюсь к СашБашу; это происходит бессознательно, как некая необходимость. И совсем недавно, в 2012-м году, написалась песня “Странные Дни”. С одной стороны, это отсыл к Башлачеву, c другой – к Моррисону, которого Саша очень любил.

Эти странные дни –

Проходящие тени.

Эти странные дни

Моросящих сомнений.

Стопудовая ночь

На текущие крыши.

И забыться невмочь,

И не склеены лыжи.

А под белым крылом –

Лишь пустая посуда.

То петлял кувырком,

То цеплялся за чудо,

То себя прожигал,

То собою давился,

То опять забывал,

Отчего не забылся?..

Эти странные дни –

Каждой паре – по твари.

Смеха в пепел плесни –

Зашипит серпентарий,

Загудит тишина

Брод забродит болотом.

И поганка-Луна

Полночь вымочит потом.

А  теперь  у  меня  к  тебе вопрос: в  чем разница между  восприятием  творчества  Башлачева  двух  его  последователей,  учеников  - Панова  и Демина?

Брод забродит болотом.

И поганка-Луна

Полночь вымочит потом.